Неточные совпадения
Чичиков посмотрел: рукав новешенького фрака был весь испорчен. «Пострел бы тебя побрал, чертенок
проклятый!» — пробормотал он в
сердцах про себя.
«Боже мой! зачем я все вижу и знаю, где другие слепы и счастливы? Зачем для меня довольно шороха, ветерка, самого молчания, чтоб знать?
Проклятое чутье! Вот теперь яд прососался в
сердце, а из каких благ?»
В эту речь он вложил все свое
сердце и все сколько было у него ума и неожиданно доказал, что в нем таились и гражданское чувство, и «
проклятые» вопросы, по крайней мере поскольку наш бедный Ипполит Кириллович мог их вместить в себе.
С его появлением влияние старика-дядьки было устранено; скрепя
сердце молчала недовольная олигархия передней, понимая, что
проклятого немца, кушающего за господским столом, не пересилишь.
Стал проходить мимо того заколдованного места, не вытерпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: «
Проклятое место!» — взошел на середину, где не вытанцывалось позавчера, и ударил в
сердцах заступом.
— Закона, —
проклятая его душа! — сквозь зубы сказал он. — Лучше бы он по щеке меня ударил… легче было бы мне, — и ему, может быть. Но так, когда он плюнул в
сердце мне вонючей слюной своей, я не стерпел.
На старом кладбище в сырые осенние ночи загорались синие огни, а в часовне сычи кричали так пронзительно и звонко, что от криков
проклятой птицы даже у бесстрашного кузнеца сжималось
сердце.
Разбитной. Я должен вам сказать, милая Анна Ивановна, у князя нет секретов. Наш старик любит говорить à coeur ouvert… с открытым
сердцем —
проклятый русский язык! (Вполголоса ей.) И притом неужели вы от меня хотите иметь секреты?
— Напротив, мне это очень тяжело, — подхватил Калинович. — Я теперь живу в какой-то душной пустыне! Алчущий
сердцем, я знаю, где бежит свежий источник, способный утолить меня, но нейду к нему по милости этого
проклятого анализа, который, как червь, подъедает всякое чувство, всякую радость в самом еще зародыше и, ей-богу, составляет одно из величайших несчастий человека.
Он очень хорошо понимает, что во мне может снова явиться любовь к тебе, потому что ты единственный человек, который меня истинно любил и которого бы я должна была любить всю жизнь — он это видит и, чтоб ударить меня в последнее больное место моего
сердца, изобрел это
проклятое дело, от которого, если бог спасет тебя, — продолжала Полина с большим одушевлением, — то я разойдусь с ним и буду жить около тебя, что бы в свете ни говорили…
Впрочем, у Софьи Николавны лежал свой камень на
сердце: она еще не решилась и не знала, как поступить с мужем, который осердился в первый раз за обидные слова об Александре Степановне: дожидаться ли, чтоб он сам обратился к ней, или прекратить тягостное положенье, испросив у него прощенья и своей любовью, нежностью, ласками заставить его позабыть ее
проклятую вспыльчивость?
— Я сам чрезвычайно люблю чтение, — прибавил советник, которому никак не удавалось овладеть предметом разговора, — да времени совсем не имею: утро провозишься с
проклятыми бумагами, в делах правления истинно мало пищи уму и
сердцу, а вечером бостончик, вистик.
— Если бы у меня были часы, — повторял он с особою убедительностью, — я показал бы ей, что нельзя ставить самовар целый час. Вот
проклятая баба навязалась… Сколько она испортила крови моего
сердца и сока моих нервов! Недаром сказано, что господь создал женщину в минуту гнева… А Федосья — позор натуры и ужас всей природы.
— Ах он,
проклятый! — вскричал Глеб, у которого закипело при этом
сердце так же, как в бывалое время. — То-то приметил я, давно еще приметил… в то время еще, как Ваня здесь мой был! Недаром, стало, таскался он к тебе на озеро. Пойдем, дядя, ко мне… тут челнок у меня за кустами. Погоди ж ты! Я ж те ребры-то переломаю. Я те!..
Сначала я только восхищался и никакое чувство зависти не вкрадывалось в мое
сердце, но потом слова некоторых студентов, особенно актеров, глубоко меня уязвили, и
проклятая зависть поселилась в моей душе.
Курились башкирские огоньки, а около них башкирские батыри пели кровавую славу погибшим бойцам, воодушевляя всех к новым жестокостям. Кровь смывалась кровью… У Арефы
сердце сжималось, когда башкиры затягивали эти свои
проклятые песни.
И с внезапной острой тоскою в
сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот
проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела.
И таков
проклятый романтизм всех этих чистых
сердец!
Да! жив! гляди,
проклятый,
Ты прямо в
сердце ткнул — небось не мимо,
И кровь нейдет из треугольной ранки,
А уж не дышит — каково?
Нечего же плакать, Трушко (при маменькиных словах я плакал навзрыд, не от восторга, что скоро женюсь на Тетясе, предмете моего
сердца, но что должен еще ехать в город и продолжать это
проклятое ученье); потерпи немножко, — зато после навсегда свободен будешь.
— Мы из деревни выедем совсем не в ту сторону, куда нужно, — шепотом сообщил мне Флегонт Флегонтович, тревожно потирая руки. — А вы слышали, что Спирька сегодня ночью чуть не убежал у нас? Да, да… Ну, я с ним распорядился по-своему и пообещал посадить на цепь, как собаку, если он вздумает еще морочить меня. А все-таки
сердце у меня не на месте… Всю ночь сегодня грезился
проклятый заяц, который нам тогда перебежал дорогу, — так и прыгает, бестия, под самым носом.
Вот только и есть, как этой омеги
проклятой стакана три огородишь, так словно от
сердца что поотляжет.
— Да, то-то вот, что-что разумом мелок, да как сердцем-то крепок, так и богатее нас с тобой, государь милостивый, живет. Гривной одолжит, а рубль сорвать норовит; мало бога знает, неча похвалить, татарский род
проклятый, что-что крещеные! Хоша бы и мое дело: тем временем слова не сказал и дал, только в конторе заявил, а теперь и держит словно в кабале; стар не стар, а все в эту пору рубль серебра стою, а он на круг два с полтиной кладет.
«Что ты, что ты, дядя Буран! — говорю ему. — Нешто живому человеку могилу роют? Мы тебя на амурскую сторону свезем, там на руках понесем… Бог с тобой». — «Нет уж, братец, — отвечает старик, — против своей судьбы не пойдешь, а уж мне судьба лежать на этом острову, видно. Так пусть уж… чуяло
сердце… Вот всю-то жизнь, почитай, все из Сибири в Расею рвался, а теперь хоть бы на сибирской земле помереть, а не на этом острову
проклятом…»
Передо мной, точно живой, встал образ «убивца», с угрюмыми чертами, со страдальческою складкой между бровей, с затаенною думой в глазах. «Скликает воронья на мою головушку,
проклятый!» — вспомнилось мне его тоскливое предчувствие.
Сердце у меня сжалось. Теперь это воронье кружилось над его угасшими очами в темном логу, и прежде уже омрачившем его чистую жизнь своею зловещею тенью.
— Да-с, действовали ли на него эти душевные неприятности, которые он скрывал больше на
сердце, так что из посторонних никто и не знал ничего, или уж время пришло — удар хватил; сидел за столом, упал, ни слова не сказал и умер. Этот
проклятый паралич какая-то у нас общая помещичья болезнь; от ленивой жизни, что ли, она происходит? Едят-то много, а другой еще и выпивает; а моциону нет, кровь-то и накопляется.
Осудить себя за чувство к Цезарине, задушить его, выгнать его вон из
сердца, — но опять-таки возможно ли это, когда это чувство, Бог весть как и когда, незаметно и невольно, но так могуче овладело им, когда из-за него он всю будущность, всю жизнь свою поставил уже на карту, когда бесповоротно сказано себе: «aut Caesar, aut nihil», когда наконец и теперь, после этой записки, после всех колючих укоров совести, после сознания своей неправоты, это
проклятое чувство наперекор всему — и рассудку, и долгу, и совести, — вот так и взмывает его душу, как птицу в ясную высь, в неизвестную даль и все заглушает, все уничтожает собою.
Я вижу все легионы пар, начиная с Адама и Евы, Я вижу их поцелуи и ласки, слышу их слова,
проклятые проклятием однообразия, и Мне становится ненавистным Мой рот, смеющий шептать чужие шепоты, Мои глаза, повторяющие чужие взоры, Мое
сердце, покорно поддающееся дешевому заводному ключу.
Пошел я на крыльцо, отворил дверь, кот мне под ноги шасть, и никогда я, на своем веку страху не испытавший, тогда, сознаюсь, дрогнул, под ноги себе посмотрел, хотел ногой кота ударить в
сердцах, что он меня испугал, только он,
проклятый, у меня между ног проскочил и был таков, а в это время над головой у меня что-то вдруг зашуршало!
Из всех трех главных действующих лиц нашего правдивого повествования долго не спала эту ночь только Дарья Николаевна Иванова. Нравственная ломка, которую она совершила над собою при приеме тетки своего жениха, вызвала целую бурю злобы в ее
сердце. Она понимала, кроме того, что начав эту игру, ей придется продолжать ее в будущем, начиная с завтрашнего дня, когда надо будет явиться к этой «превосходительной карге», как она мысленно продолжала называть Глафиру Петровну, на ее «
проклятый обед».
Точно
проклятый неведомым проклятием, он с юности нес тяжелое бремя печали, болезней и горя, и никогда не заживали на
сердце его кровоточащие раны.
Теперь он рабствует прихоти своего
сердца и готов на все, лишь бы ему не отъехать в Дамаск, не изведав краткой ласки от Тении; но этот жар может потухнуть и другого такого случая уже не будет, а если он пропадет, то и тебе, и всем нам после того навсегда будет ненавистна
проклятая гордость твоей невестки.